ЭНТРОПИЯ

Я написала этот текст в 2012 г. и даже опубликовала его, как мне помнится, где-то здесь, на моем сайте. (Тому минуло уже одиннадцать лет.)
Сейчас все приближается к своему закономерному финалу.
Что будет дальше и что делать с "народом-мессией" и территорией его обитания,
наверное, не знает никто.

Я ЭТО ВИДЕЛА ВО СНЕ
Когда-то мне приснился сон.
Мне снился город, который уже умер. Там не было никого живого, ни людей, ни других существ.
Здания чернели пустыми окнами, все было затянуто паутиной.
Вода, из которой торчали коряги, была покрыта мутной пленкой. Ни солнца, ни луны. И было очень тихо.
Я не знала, что за город мне приснился, но понимала, какая это страна.
Ошибиться было невозможно.
В течение многих лет я старалась не вспоминать этот сон, но знала, что освободиться от него не могу.
А потом однажды увидела одну картину и все поняла.
Давно это было. В Москве.
Наш друг приехал ненадолго из Нью-Йорка и предложил зайти вместе с ним в мастерскую одного известного художника.
В Москве, рядом с Черемушкинским рынком, есть заброшенная территория,
огороженная так любимым в нашем отечестве забором из серых бетонных плит.
За ним стоят какие-то технические постройки и грязно-зеленое пятиэтажное здание бывшей школы.
Там длинные дощатые коридоры, в конце которых находятся туалеты.
Двери туда почему-то отсутствуют и при необходимости их легко можно отыскать по запаху.
То, что когда-то было классными комнатами, позже стало мастерскими художников.
У каждого по комнате, где они пишут и, чаще всего, живут,
потому что ездить домой и обратно не имеет смысла: работа съедает все время.
Здесь же они и выпивают.
Тюбики с краской, затирки, фанерки, которые притворяются палитрами,
очень много грязной посуды, чумазый чайник, рваные коробки с кусковым сахаром,
заваленные какой-то дрянью подоконники, много-много разного мусора,
узкое лежбище с больничным полосатым матрасом и какой-то коричневой дерюгой вместо одеяла...
Мы стояли посредине комнаты на единственно свободном пятачке рядом со здоровенным мольбертом
и пили за знакомство из пластиковых стаканов, ими же и чокались.
Стаканы, не желая держать удар, прогибались, и водка обильно выплескивалась нам на руки.
Вдоль стен стояли картины.
Все они были огромного размера, и все они были страшными, просто одна страшней другой.
Среди них я увидела и ту, из моего сна.

Его все время упрекают в том, что он не любит – далее по списку:
свою родину,
СССР,
Россию,
русский народ,
деревню,
город,
солдат,
женщин,
мужчин,
детей
и стариков.
Я не знаю, любит он это все или нет. Скорее всего, не очень.
Его картины об уродах, которых мы с ходу узнаем по собственному жизненному опыту.
Это очень убедительный приговор тому, что же такое на «одной шестой» строили, строили – и построили.
Как живется ему в окружении этих чудовищ – и тех, кто уже выписан на холсте, и тех, кто пока живут в его воображении?
Хотя слово «воображение» здесь неверно.
Можно выйти на улицу и дойти – ну хоть до Черемушкинского рынка. И сюжет уже готов.
У него иконописное лицо с тонким профилем и грустными глазами,
широкие плечи и мощные руки, которыми он легко тягает деревянные подрамники.
Он красив, и почему-то мне кажется, очень несчастлив.
Хотя, возможно, я придумываю.
– Вы написали мой сон, эту картину я уже видела много лет назад.
Я даже придумала ей название: «Энтропия».
Он улыбается в ответ и просит не называть его по имени-отчеству.
– А как тогда?
– Просто Вася, Вася Шульженко.
Справочно:
БОльшая часть его картин находится в частных коллекциях и в коллекциях различных музеев.
Стоит ли говорить, что и коллекции, и музеи находятся далеко?
Далеко от России.
Я часто думаю о том, что его персонажи давно уже стали визитной карточкой страны, в которой мы все родились.
И опять вспоминаю свой страшный сон.
ТШ