вступление / об авторе / книги / отзывы / интервью / фото / блог / контакты
Красота. Она не спасет мир, но она дает силы жить.
Мир во внешних проявлениях нашей жизни
вполне уравновешивается войной, которая идет внутри нас.
По-другому для тех несчастных, кто обречен всю жизнь
искать разные там высшие смыслы и прочие "философские камни", не бывает.
Война и мир.
У каждого свой роман с жизнью.
А вас тоже угораздило?
ТШ
Режиссер фильма «Двадцать дней без вoйны» Алексей Γерман вспoминал,
как вo время небoльшoгo перерыва на съемках Юрий Ηикулин присел oтдохнуть на cолнышкe,
подcтавив eму cвоe лицо. Β это врeмя он нe напоминал клоуна или Ηародного артиcта.
Это был наcтоящий cолдат.
«У нeго дажe достоинство было какое-то солдатское:
мол, я тебе и чаю принесу, и сапоги сниму, но холуем никогда не буду.
Β годы Βеликой Отечественной вoйны проcтого cолдата очень уважали,
была в них какая-то незавиcимоcть.
Была она и в Юрии Βладимировиче», — вcпоминал Γерман.
Πо cловам режиccера пoдoбpать в кадp с Ηикулиным дpугих актеpoв, игpавших сoлдат,
былo слoжнo, пoтoму чтo смoтpелись oни фальшивo.
Πoтoму чтo oни ненастoящие, а oн — настoящий. Βoт и весь фoкус.
«Он дo "Двадцати дней без вoйны" игpал замечательные poли, нo дpугие.
А здесь oн игpал интеллигента, кoторым и был на самом дeлe.
Он с фронтовиками разговаривал на одном им понятном языкe.
У Юрия Βладимировича никогда нe было актeрского жирка,
по которому опытного актeра всeгда отличишь в толпe.
А он был настоящим — и в кино. И в жизни.»
И несколько слов уже от меня.
Потому что не сказать их не могу.
Да, все так.
Да, они были настоящими.
Наши дорогие отцы, те, кто прошел ту войну (поскольку теперь есть проклятая эта),
как хорошо, что вы не дожили до этих черных времен.
Мы все когда-то думали, что страшнее войны с фашистами ничего быть не может.
Там были ужас и смерть, миллионы положенных зря солдат.
Были заградотряды и штрафбаты - то, что творил с людьми сталинский режим.
Но там не было такого глобального, неотменяемого позора.
Позора, от которого нам всем теперь не отмыться.
Но наши отцы навсегда останутся там, в том, далеком теперь времени,
когда они, молодые, сильные, искренние, честно бились за свою родину.
Родину, которая предала их и всех нас.
Ведь родина, как ни пытайся от этого уйти, это не только местность, не только земля.
Это прежде всего люди, которые населяют эту самую землю.
Папа, прости.
Как хорошо, что ты не дожил до этого ужаса.
А нашу родину я ненавижу.
Но ты об этом уже никогда не узнаешь.
Великая и прекрасная всегда была страной теток.
А в постсоветское время – еще и страной бййййй, которых почему-то принято называть иконами стиля.
Остальные – это статистическая погрешность.
Их там как бы нет.
Я – погрешность.
P.S.
Нижеприведенный фотодокумент появился на свет давно.
И из всех сил намекает на то, что таки да, я – погрешность.
Париж, 80-е.
Я уже разведена и еще не замужем.
Это сладкое слово "свобода"...
Ну, что же, за Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина, что на Волхонке, можно быть спокойным.
Туда пришли правильные люди...
Так случилось, что в этот музей я начала ходить еще до школы.
Я полюбила его с первого взгляда.
Мне казалось, что чудо начиналось уже по дороге от Кропоткинской к зданию Музея.
Голубые ели слева от входа - они каждый раз поражали меня красотой и стройностью.
И это тоже была часть чуда.
У меня есть фотографии – я в шестом классе в зимнем пальто стою по колено в сугробе рядом с ними.
Я знала, где висят мои любимые картины, весь второй этаж был "моим".
Потом, много позже, появился Музей частных коллекций им. Зильберштейна - как часть ГМИИ.
И там тоже так было много замечательного.
Потом импрессионисты переехали в здание "Автоэкспорта" - бывший доходный дом слева от ГМИИ.
Было еще много переездов, передвижений, а я все ходила и ходила туда
- и когда мне было очень плохо, и когда мне было хорошо.
Когда мне исполнилось 55 лет и это означало, что я должна была оформлять пенсию "по старости",
я была окружена таким частоколом безвозвратных потерь и горя,
что новообретенный статус "пенсионерки" меня не очень расстроил.
Он меня просто добил – там немного нужно было.
Я оказалась одна, то есть совершенно.
Так получилось.
И вот в тот день своего "промежуточного юбилея" я думала:
что бы мне сделать, чтобы не спрыгнуть со своего балкона на пятом этаже?
И я вспомнила, что у меня есть Музей.
Это было место, где я ощущала себя в окружении красоты и тепла, которое шло от картин.
Я же каждую из них знала с детства.
Мы вместе становились старше, вместе прошли этот крошечный, по их измерениям, отрезок времени моей жизни.
И я пошла туда.
Я ходила по почти пустым залам, - дело было утром, – и шепотом разговаривала с любимыми картинами.
Когда смотрительницы не видели, старалась подойти к ним как можно ближе, но даже дышать боялась в их сторону.
Я их очень любила. И люблю.
И теперь я спокойна.
Бывшая паспортистка нашла свое место в жизни.
А Музей обрел новую хозяйку, достойную его славы, его коллекции и его создателя.
В конце концов, у нас общество равных возможностей.
Писала же дочь основателя музея заявление с просьбой о приеме ее на работу в качестве посудомойки.
Боже, обрати свой взор на этот кошмар.
Пожалуйста, сделай что-нибудь.
Я написала этот текст в 2012 г. и даже опубликовала его, как мне помнится, где-то здесь, на моем сайте. (Тому минуло уже одиннадцать лет.)
Сейчас все приближается к своему закономерному финалу.
Что будет дальше и что делать с "народом-мессией" и территорией его обитания,
наверное, не знает никто.
Я ЭТО ВИДЕЛА ВО СНЕ
Когда-то мне приснился сон.
Мне снился город, который уже умер. Там не было никого живого, ни людей, ни других существ.
Здания чернели пустыми окнами, все было затянуто паутиной.
Вода, из которой торчали коряги, была покрыта мутной пленкой. Ни солнца, ни луны. И было очень тихо.
Я не знала, что за город мне приснился, но понимала, какая это страна.
Ошибиться было невозможно.
В течение многих лет я старалась не вспоминать этот сон, но знала, что освободиться от него не могу.
А потом однажды увидела одну картину и все поняла.
Давно это было. В Москве.
Наш друг приехал ненадолго из Нью-Йорка и предложил зайти вместе с ним в мастерскую одного известного художника.
В Москве, рядом с Черемушкинским рынком, есть заброшенная территория,
огороженная так любимым в нашем отечестве забором из серых бетонных плит.
За ним стоят какие-то технические постройки и грязно-зеленое пятиэтажное здание бывшей школы.
Там длинные дощатые коридоры, в конце которых находятся туалеты.
Двери туда почему-то отсутствуют и при необходимости их легко можно отыскать по запаху.
То, что когда-то было классными комнатами, позже стало мастерскими художников.
У каждого по комнате, где они пишут и, чаще всего, живут,
потому что ездить домой и обратно не имеет смысла: работа съедает все время.
Здесь же они и выпивают.
Тюбики с краской, затирки, фанерки, которые притворяются палитрами,
очень много грязной посуды, чумазый чайник, рваные коробки с кусковым сахаром,
заваленные какой-то дрянью подоконники, много-много разного мусора,
узкое лежбище с больничным полосатым матрасом и какой-то коричневой дерюгой вместо одеяла...
Мы стояли посредине комнаты на единственно свободном пятачке рядом со здоровенным мольбертом
и пили за знакомство из пластиковых стаканов, ими же и чокались.
Стаканы, не желая держать удар, прогибались, и водка обильно выплескивалась нам на руки.
Вдоль стен стояли картины.
Все они были огромного размера, и все они были страшными, просто одна страшней другой.
Среди них я увидела и ту, из моего сна.
Его все время упрекают в том, что он не любит – далее по списку:
свою родину,
СССР,
Россию,
русский народ,
деревню,
город,
солдат,
женщин,
мужчин,
детей
и стариков.
Я не знаю, любит он это все или нет. Скорее всего, не очень.
Его картины об уродах, которых мы с ходу узнаем по собственному жизненному опыту.
Это очень убедительный приговор тому, что же такое на «одной шестой» строили, строили – и построили.
Как живется ему в окружении этих чудовищ – и тех, кто уже выписан на холсте, и тех, кто пока живут в его воображении?
Хотя слово «воображение» здесь неверно.
Можно выйти на улицу и дойти – ну хоть до Черемушкинского рынка. И сюжет уже готов.
У него иконописное лицо с тонким профилем и грустными глазами,
широкие плечи и мощные руки, которыми он легко тягает деревянные подрамники.
Он красив, и почему-то мне кажется, очень несчастлив.
Хотя, возможно, я придумываю.
– Вы написали мой сон, эту картину я уже видела много лет назад.
Я даже придумала ей название: «Энтропия».
Он улыбается в ответ и просит не называть его по имени-отчеству.
– А как тогда?
– Просто Вася, Вася Шульженко.
Справочно:
БОльшая часть его картин находится в частных коллекциях и в коллекциях различных музеев.
Стоит ли говорить, что и коллекции, и музеи находятся далеко?
Далеко от России.
Я часто думаю о том, что его персонажи давно уже стали визитной карточкой страны, в которой мы все родились.
И опять вспоминаю свой страшный сон.
ТШ
Это песня "Атланты".
https://www.youtube.com/watch?v=PEUhX3hZhuE
Александру Моисеевичу Городницкому 20 марта 2023г. исполняется 90 лет.
И, думаю, хочется плакать не только мне.
Конечно же, потому что 90 - это очень много, чего уж делать вид...
И потому что эту великую, на все времена песню и то, что сейчас происходит, невозможно никак, никак совместить.
Когда звучали ее слова, мы все себя чувствовали немножко теми Атлантами.
Это без нас, без наших отцов небо упадет, заплачут вдовы и сгорит земля.
И это произошло.
И это случилось.
И это Украина сегодня горит в огне.
И это украинские вдовы плачут во тьме.
И вот-вот встанет лиловый гриб, и кончится Земля.
Александр Моисеевич, мы все, мы, те кто когда-то так любил эту песню
за это чувство причастности к большому общечеловеческому делу,
мы сейчас тоже горим.
От стыда.
Спасибо вам, дорогой, необыкновенный человек, за вашу достойнейшую жизнь, за вашу честность и талант.
За умение увидеть и вытащить из человека лучшее.
Тогда в нашей стране все-таки было что вытаскивать из душ людей.
А сейчас нет.
И когда-нибудь родится человек равного таланта и совести и напишет об этом стихи.
Но это будет не сейчас и точно не на той земле, которую мы называли родиной.
Выстраданное
Самой глубокой пропастью между людьми является не возрастная, не национальная и не социо-культурная, а интеллектуальная.
Это то, что никогда не срастется, не "образуется" и не преодолеется.
Это безнадежно.
Нижеприведенная цитата, на мой взгляд, не является единственно верной.
ТШ
Я же совсем забыла, что сегодня немножко и мой праздник.
А мне напомнили, да еще как: обрушили и забросали, закидали и виртуально зацеловали.
А я что, я не возражаю.
Сегодня, говорят, опять День работника пера, печатной машинки и клавиатуры,
на которой нынче отбиваются все литературные шедевры.
И мои, между прочим, тоже.
Я тоже поздравляю себя и всех причастных.
Дело это хорошее, когда оно в радость и когда от твоих скромных гонораров твоя жизнь совсем не зависит.
И с датой, наверное, специально подгадали - как раз перед подачей налоговых деклараций.
Но суть в том, что когда-то начатое каракулями в школьной тетрадке, которая пряталась под кровать,
никуда не делось, жило и требовало к себе внимания.
Пробивалось стихами, случайными заметками и статьями,
придуманными или, наоборот, подсмотренными (подслушанными) сюжетами.
Но все было недосуг, все было некогда.
Жизнь делалась совсем на другой площадке.
Плохо ли, хорошо, теперь уже даже для выводов поздно и бесполезно.
Тяжелое слово "поздно", но делать нечего.
Так что буду радоваться, что нашелся в моей жизни такой вот удивительный временной отрезок.
И пусть поздно, но это, действительно, лучше, чем никогда.
В общем, благодарить меня не надо, это я для себя стараюсь, а не для человечества.
P.S.
У моего деда была такая же машинка.
И у нее западала буква М.
Дед от руки вставлял эту недостающую букву.
Вот прошло уже пять дней, а я еще ничего не рассказала.
В наш заштатный городишко под названием NYС приезжала группа "Машина времени".
Я купила билет за три месяца до этого. И правильно сделала. Потому что потом интернет был полон воплей по поводу лишнего билетика. Хотя бы один, ну, пожалуйста, жмоты, совести у вас нет. Нужен лишний билет!
Я долго готовилась.
Потому что понимала, что это будет непросто. Что это будет больно.
Я взяла с собой темные очки. Чтобы никто не видел, что за ними.
Я же знаю себя.
И вот они вышли на сцену: Макар, Кутиков и Ефремов (ударник). Они почти не изменились, только стали очень старые.
Особенно Макар.
И было понятно, что за отчетный период постарели не только они, но и мы.
54 года жизни Машины - это много. Это три поколения, которые выросли
на ""Я пью за тех, за тех, кто в море", "Пока горит свеча", “Поворот", ну и все остальное, вы сами это все помните.
Первая половина концерта - свежак, то, что написано недавно на злобу дня.
И написано хорошо.
Потом, когда публика уже дошла до нужной кондиции, началось главное.
Когда зазвучало вступление к "Синей птице", зал вздохнул. Потом охнул, потом взревел.
В общем, им, Машинистам, можно было, вообще, не петь.
За них это делали зрители - мы, те, кто сорок лет назад каждую их песню проживал как кусочек собственной жизни.
Эти песни оставались в душе зарубками, с ними были связаны глубоко личные переживания.
Это было больше, чем песни о любви.
Это были песни о нас, о нашей жизни.
Кто еще тогда? Наверное, "Воскресенье". Я слушаю до сих и тех, и других.
Зачем я рву себе сердце?
На этот вопрос ответа нет.
Впрочем, как и на другие главные вопросы нашей жизни.
В общем, так.
Зал пел, рыдал, люди танцевали, обнимались, светили фонариками своих смартфонов.
Они забыли о том, где они и что они: ведь недаром это "Машина времени".
Вот она и перенесла нас туда, в то время, где "Все отболит, и мудрый говорит, каждый костер когда-то догорит"...
Это было по-настоящему здорово.
И да, хорошо, что я взяла с с собой темные очки.