блог

Она: "Надо быть благодарной жизни, которая не перекроила наши личики в рыла и не замылила глаз на красоту. Не озлобила. И разум девственно чист... Как в двадцать пять. Почти те же грабли и ляпы".
Я: "Насчет граблей (грабель, кочергов, кочерег, и пр.) - я тоже свои грабли люблю. Я их холю и лелею и регулярно на них наступаю, чтобы мы с ними не потеряли форму. И благодаря этому тоже чувствую себя молодой".

Юбилейный номер журнала разместил главу из моего романа "Жить легко".
Называется она "Ирина Даниловна".

http://www.m-tz.ru/author.php?id=211&text=2227&page=1

Этот текст я написала несколько лет назад. Если бы я тогда могла предположить, что в этот день главным моим чувством будет стыд за происходящее сегодня. Хорошо, что отец всего этого кошмара не увидел.
Итак, еще раз: ДЕТИ ВОЙНЫ
«Мы – дети войны», – говорят люди, чье детство изуродовала война.
Мы, – кто родился намного позже, - тоже дети войны.
Потому что наши отцы были Там.
Дети фронтовиков – очень часто дети боевых офицеров, которых надолго оставили в армии уже после войны. Тех, за кого девушки нашей страны мечтали выйти замуж. Потому что тогда это были такие офицеры.
Дети фронтовиков - это часто дети инвалидов, которые всю жизнь потом проходили с палочкой или на костылях, или, как мой школьный учитель математики, - чертивший на доске идеальные прямые и окружности оставшейся левой рукой.
Дети фронтовиков - это дети бывших солдат, которые после войны запретили себе и жене даже вспоминать то, что было. Которые «забили на все». И не участвовали, не праздновали, не отмечали. Но помнили. И тяжело пили по только им одним памятным датам.
Дети фронтовиков – это дети тех, кто попал в лагеря и дожил до освобождения. Вы помните этот вопрос в анкетах: "Были ли вы или ваши родственники в плену или интернированы?" А про оккупированные территории?
Они остались жить с чувством непереносимой обиды и необходимостью оправдываться всю жизнь.
Мы – дети войны, потому что память о ней присутствовала в каждом доме. Потому что мало у кого не найдется коробки, где хранятся награды отца - настоящие, боевые.
А не к памятным датам - спустя полвека.
Потому что есть альбомы. Вот они – бритые наголо, губастые и тощие. Внимательно смотрят на тебя. И никто из них еще не знает: этот погибнет под Ленинградом, а этот в боях за Кениксберг. А этот останется жить и всю жизнь вспоминать того, кто под Кенигсбергом. Что-то очень зацепило тогда их обоих. Что-то тогда так сложилось, что думали, дружбе не будет конца.
Мы дети войны, потому что Девятого мая в каждом доме жил День Победы. Это была наша Победа. И мы, маленькие, тоже праздновали и гордились. Это был и наш праздник, пусть и очень горький.
Мы дети войны, потому что мы помним военные песни. А помним потому, что их пели наши родители. Когда собирались за столом, когда приходили в дом фронтовые товарищи. Когда мать пекла пироги в полстола и вытирала слезы кухонным полотенцем, если вдруг начинали: «Враги сожгли родную хату, убили всю его семью. Куда теперь идти солдату, кому излить печаль свою...».
Мы дети войны, потому что ни один из нас не мог спокойно видеть древнего деда на улице (когда еще их, настоящих фронтовиков, можно было встретить) с орденами на допотопном пиджаке. Что-то начинало биться внутри, рваться наружу. Что-то начинало ужасно болеть. И мы все знали, почему.
Мы дети войны, потому что мы помним их, уже старых, беспомощных, таких наивных, которые не понимали, что же такое происходило, как же так было можно. И не о себе они совсем, кому–то ведь было еще хуже. Жилищный вопрос для ветеранов был почти решен.
И вот настало время, когда буквально каждый из них получил свою совершенно отдельную квартиру. Навсегда.
Мы дети войны, потому что мы – взрослые сироты. Война догнала наших отцов и отняла их у нас, и от горя умерли наши матери.
На полувековой юбилей Победы в 1995-м году они, уже очень старые, в казенных выданных им к празднику серых костюмах, шли по площади сами, старательно ровняя шаг и поддерживая друг друга плечом.
Потом, через десять лет, уже в 2005-м, тех, кто остался в живых, Девятого мая везли по Красной площади на грузовиках военного образца. Их везли по площади, и все понимали – они уходят.
Еще через пять лет - в 2010-м году, когда не было уже и грузовиков, - было ясно: они не уходят. Они уже ушли.
И на смену им пришли ряженые.
Мы дети войны, потому что через них, наших отцов, мы чувствовали себя частью Страны. Частью Истории. Потому что это было частью нашего дома, нашей семьи.
Мой отец умер вскоре после шестидесятилетия Победы в 2005-м году.
За неделю до смерти он мне сказал: «Ну вот, вроде, я все сделал. Теперь я совершенно свободен».

http://www.rumixer.com/записка-гедониста/

Записка гедониста
Тут давеча за маникюром пыталась понять, куда можно себя запихнуть: в «этики», «эстетики» или «религиозники» – по-нашему, по Кьеркегоровски. Кто не держит его книги на ночном столике, попрошу выйти в сад.
«Религиозники»
С ними все ясно. Ибо не люблю и не уважаю. Ответственности за первородный грех никакой, я их об этом не просила. Страх наказания на том свете тоже отсутствует. Если силы небесные существуют (верю в это), то, на мой взгляд, не для того, чтобы карать и выбивать долги. Они – не ребята из коллекторского агентства.
А для чего они есть, нам все равно не узнать.
«Этики»
Все бы ничего, когда б ни чувство долга, согласно которому они живут. Подлая вещь это чувство долга. Обожаю Савву Игнатича из “Покровских ворот”: “Жить надо не для радости, а для совести!”
Когда делаешь то, что тебе совсем не нужно, все равно делаешь это для себя. Потому что потом совесть замучает. Если же ты это делаешь для дорогих тебе людей (или других существ), тогда это уже не чувство долга, а чувство любви. И вообще, любой хороший поступок продиктован чувством любви, если разобраться. К себе самому, чтобы потом тебя совесть не терзала – это когда чужие или даже неприятные тебе люди или ситуации, за которые ты ответственности не несешь.
Какое может быть чувство долга по отношению к детям, родителям, или же тем, кого ты когда-то решился приручить и теперь отвечаешь за них? Это любовь.
Какое чувство долга по отношению к тем, кого жалко, за кого начинает болеть сердце? Нищие бабки, брошенные животные и все те далекие и незнакомые, кому мы почему-то периодически переводим деньги на карту Сбербанка. Это тоже любовь.
«Чувство долга» – это из заповедей. Это то, что из страха наказания, из привычки следовать тому, что нам с детства внушали, а не из любви. Ну что-то типа «долга перед родиной». Я, кстати, ей ничего не задолжала. А вот что ей, этой родине сказать, у меня есть. В том числе и на страшном суде, если таковой нас ждет. В чем я очень сомневаюсь. Быть верным жене/мужу из чувства долга, это скорее, оскорбительно. Короче, не люблю и не хочу. И не буду.
«Эстетики»
Знают, чего хотят, ценят удовольствия, об ответственности и чувстве долга предпочитают не задумываться. Но у них хватает ума не следовать общим правилам. С одной стороны, мотыльки беззаботные, с другой стороны – сильно не дураки, если в состоянии сознательно выбрать свой собственный путь. Если человек говорит вам «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!», то это еще не означает, что сам он – безответственный тип. Не исключено, что в его собственном вокабуляре эта самая ответственность и, не приведи господь, чувство долга просто называются под-другому. А как – сами догадайтесь.
Ну все. Пошла делать педикюр. Из чувства долга перед окружающими.
P.S. Ноги не мои.