блог

Счастье, ты ко мне ещё придёшь?
Или как?
Или мы с тобой так и будем в масках друг мимо друга неузнанными бегать?
Из достоверных источников: говорят, что ты не за горами.
И будут еще в моей жизни литературные встречи, холодок и волнение накануне и ни с чем не сравнимая радость после.
Когда все получилось.

А пока вспоминаем и готовимся.
Я написала это два года назад.
****
Ну вот, первый день нынешнего лета уже стал историей.
А между прочим, в Нью-Йорке он был отмечен важными событиями, в том числе в разных литературных центрах Нью-Йорка выступали Игорь Иртеньев, Михаил Фельдман и я (пискнула я неуверенно).
Я представляла свою новую книжку «Личная коллекция. Magnum Opus» в Grand Central Library – в замечательной библиотеке в Midtown Manhattan.
“Пятый, пошел!” Да, книжка пятая, а все как будто по первому разу. Те же волнения, та же неизвестность: придут – не придут, будут слушать или же потихоньку намылятся ехать домой, сожалея, что приехали по жаре на эту дурацкую презентацию, когда надо было идти на пляж.
Никита Богословский как-то сказал, что самую короткую рецензию он услышал от тетки, которая, выходя из зала после спектакля, со вздохом сказала: “Эх, лучше бы я халвы купила…”
Вот я и думала, как бы кто не захотел халвы вместо моей книжки…
А вот и нет, про халву даже никто и не вспомнил!
Ах, какое это счастье, когда тебя слушают.
Когда отрываешь взгляд от страницы и видишь глаза людей.
И понимаешь, что мы на одной волне, что мы – вместе.
Это не только обо мне, это обо всех нас, о нашей жизни, о том, что мы часто не проговариваем, оставляем в глубине души.
Поэтому читать временами было страшно – как в холодную воду нырять. Но ничего, не утонула… Только ойкала про себя тихо…
В общем так: спасибо всем, кто пришел, и всем, кто не пришел, но собирался. Потому что это тоже очень важно.
Спасибо за тепло и внимание, за разделенную боль, за смех и добрые улыбки.
Спасибо.

PS Все-таки, человечество должно это знать.
Кира Соколова, мой читатель и участник встречи:
"Слушать Татьяну - увлекательный процесс. Действительно, непредсказуемо.
Вдруг появляется неожиданный поворот мысли, щемит сердце от точности, правды жизни, остроумия и полной оголенности нервов автора.
Татьяна нежно вытягивает из нас наши комплексы юности - при этом отдавая себя на растерзание.
Полное откровение своего мира, и не важно, что увидят эту красавицу не такой красивой.
Женское начало уступает писателю, и какому писателю!
Горькая смесь тонкого юмора и обнаженной души раненой женщины".

Сколько раз я обещала себе читать вот такие отзывы на ночь перед сном.
Желательно, запивая вином.
Как обезболивающее, как сильнодействующий наркотик, как витамин, наконец.

Осмелюсь утверждать, что дружба - это всегда роман.
Точнее, на мой взгляд, дружба – это разновидность влюбленности и потому всегда роман. Когда ты дружишь (именно дружишь, не путаем с романтическими отношениями) с человеком, тебе в нем нравится все, включая его внешность, его недостатки, привычки и пр. Ты влюблен в этого человека (как правило, своего же пола), ты гордишься своей дружбой, ты думаешь, что это навсегда. В общем, все, как в романтической любви.
У вас так много общего, вам так легко понимать друг друга, вы - на одной эмоциональной волне: ее частоты, амплитуда колебаний, а еще цветовые и температурные характеристики и что там еще, знающие люди подскажут, все совпадает.
Можно говорить ночами, можно обсуждать сокровенное, можно оплакивать несбывшееся, можно признаваться в совершенных глупостях. Тебя поймут и не осудят, потому что тебя любят.
Время, проведенное вместе, - это подарок мироздания.
Но увы, увы. Долго такое слияние душ, такая близость и такое понимание продолжаться не могут.
У каждого свой жизненный путь, своя скорость личностного роста (при условии, что он есть вообще), свои жизненные цели и обстоятельства.
И вот уже не так легко и просто, вот уже что-то нужно объяснять, или же даже лучше и ничего не объяснять... (Знаменитая цитата из Гиппиус нам в помощь.)
Еще есть интерес, но нет уже того необходимого для близкой дружбы горючего, нет этого обожания, принятия друга (подруги) целиком и безусловно.
Отношения подсыхают, просто потому что они не могут быть всегда такими. Слишком высока их температура.
У романтической влюбленности есть два выхода - в любовь или в расставание. Любовь - это новый виток, который часто связывает людей на всю жизнь. Расставание - это тоже хороший выход из ситуации.
У дружбы также есть два выхода: в приятельство или в то же расставание. Но приятельство, прекрасное само по себе, – не лучшая замена дружбе, так как отношения становятся все более формальным и тяготящими обе стороны. Вы же оба помните, как оно было, когда по-настоящему.
Люди расходятся, часто стесняясь признаться себе в том, как это они влипли в эти отношения. То есть очень похоже на то, что человек чувствует после неудачного романа.
Дружба не может длиться долго и тем более вечно. А вот приятельство – не как замена дружбе, а как самостоятельный формат отношений, - может. Оно не предполагает абсолютного сближения, предельной искренности и откровенности. Всегда есть дистанция и право на неприкосновенность твоего личного пространства, соблюдение условностей взрослой жизни. Тебе не позвонят в четыре утра и не придут без звонка. И ты не позвонишь и не придешь.
Люди пожившие и тем более много чего пережившие, предпочитают разбираться со своими проблемами самостоятельно. И потому они предпочитают дружбе приятельство. Оно безопасно, оно не травмирует, и оно сохраняет тебя для тебя.
А дружба - горячая, у девочек часто нежная, настоящая, так, чтобы и позвонить ночью, и прийти на рассвете, она остается в благодарной памяти. Где, на мой взгляд, лучшее для нее место после того, как она закончилась.

В Москве скоро наступит полночь. Девятое мая. Тяжелый день.
Когда-то это был по-настоящему народный праздник– выстраданный, вымученный, заслуженный.
Были живы фронтовики, была жива память.
Было живо то, что заставляло всех нас хотя бы в этот день быть лучше.

ТРИ ЭССЕ О НАШИХ ОТЦАХ
Традиционно в этот день.
Чем могу.

ДЕТИ ВОЙНЫ
«Мы — дети войны», — говорят люди, чьё детство изуродовала война.
Мы, кто родился намного позже, — тоже дети войны.
Потому что наши отцы были Там.
Дети фронтовиков — очень часто дети боевых офицеров, людей, которых оставили в армии после войны. Тех, за которых девушки нашей страны мечтали выйти замуж. Потому что тогда это были такие офицеры.
Дети фронтовиков — это часто дети инвалидов, которые всю жизнь потом проходили с палочкой или на костылях. Или как мой школьный учитель математики, чертивший на доске идеальные прямые и окружности оставшейся левой рукой.
Дети фронтовиков — это дети бывших солдат, которые после войны запретили себе и жене даже вспоминать то, что было. Которые «забили на всё». И не участвовали, не праздновали, не отмечали. Но помнили. И тяжело пили по только им одним памятным датам.
Дети фронтовиков — это дети тех, кто попал в лагеря и дожил до освобождения. Вы помните этот вопрос в анкетах: «Были ли вы или ваши родственники в плену или интернированы?» А про оккупированные территории?
Они остались жить с чувством непереносимой обиды и необходимостью оправдываться всю жизнь.
Мы — дети войны, потому что память о ней присутствовала в каждом доме. Потому что мало у кого не найдётся коробки, где хранятся награды отца — настоящие, боевые. А не к памятным датам — спустя полвека.
Потому что есть альбомы. Вот они — бритые наголо, губастые и тощие. Внимательно смотрят на тебя. И никто из них ещё не знает: этот погибнет под Ленинградом, а этот — в боях за Кёнигсберг. А этот останется жить и всю жизнь вспоминать того, кто под Кёнигсбергом. Что-то очень зацепило тогда их обоих, что-то так сложилось, что думали, дружбе не будет конца.
Мы дети войны, потому что Девятого мая в каждом доме жил День Победы. Это была наша Победа. И мы, маленькие, тоже праздновали и гордились. Это был и наш праздник, пусть и очень горький.
Мы дети войны, потому что мы помним военные песни. А помним потому, что их пели наши родители. Когда собирались за столом, когда приходили в дом фронтовые товарищи. Когда мать пекла пироги в полстола и вытирала слёзы кухонным полотенцем, если вдруг начинали: «Враги сожгли родную хату, убили всю его семью. Куда теперь идти солдату, кому излить печаль свою».
Мы дети войны, потому что ни один из нас не мог спокойно видеть древнего деда на улице (когда ещё их, настоящих фронтовиков, можно было встретить) с орденами на допотопном пиджаке. Что-то начинало биться внутри, рваться наружу. Что-то начинало ужасно болеть. И мы все знали почему.
Мы дети войны, потому что мы — взрослые сироты. Война догнала наших отцов и отняла их у нас, и от горя умерли наши матери.
На полувековой юбилей Победы в 1995 году они, уже очень старые, в казённых, выданных им к празднику серых костюмах, шли по площади сами, старательно ровняя шаг и поддерживая друг друга плечом.
Потом, через десять лет, уже в 2005-м, тех, кто остался в живых, Девятого мая везли по Красной площади на грузовиках военного образца. Их везли по площади, и все понимали — они уходят.
Ещё через пять лет — в 2010 году, когда не было уже и грузовиков, — стало ясно: они не уходят. Они уже ушли.
Мы дети войны, потому что через них, наших отцов, мы чувствовали себя частью Страны. Частью Истории. Потому что это было частью нашего дома, нашей семьи.
Мой отец умер вскоре после шестидесятилетия Победы в 2005 году.
За неделю до смерти он мне сказал: «Ну вот, вроде я всё сделал. Теперь я совершенно свободен».

ПАРАД ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Давайте я расскажу о том, что было в 1995 году на пятидесятилетии Победы.
Тогда в первый раз задумали сделать парад фронтовиков — пустить по Красной площади ветеранов. Для этого их за полгода начали тренировать. Они приезжали к восьми утра на разные плацы, ходили по нескольку часов, учились заново ходить шеренгой, тянуть ногу и прочее.
Чтобы быть допущенным к параду, каждый должен был пройти медкомиссию. Допускали только тех, кто был «более или менее» на ногах. Тех, кто был слишком стар или слишком болен, выбраковывали.
Вы видели, как плачут от обиды старики-ветераны? Вытирая по-детски слёзы, которые бегут по щекам? Не дай вам бог. Правда, теперь уже по-любому увидеть это не придётся…
На тренировки по отработке шага приезжали счастливчики, кого допустили: и старики, и старухи. Все — с больными ногами, давлением и прочим, но все держались. Складывали свои сумочки-пакетики на газон и ходили по нескольку часов. Иногда кому-то становилось плохо, но виду такой старик или старуха не подавал, и никто рядом их не выдавал. У всех в карманах лежали лекарства: они знали, что нужно делать.
В день парада отец встал в три часа утра. По такому случаю я приехала к родителям домой и собирала его вместе с мамой. Помню, как тщательно он брился и как тряслись у него от волнения руки.
Потом он позвонил своему фронтовому товарищу и каким-то придушенным голосом спросил: «Петька, ну ты как, готов?» Петька был такой же, как отец, старик, ещё старше. Просто они на всю жизнь остались друг для друга Петьками, Лёшками, Сашками — эти когда-то необыкновенно красивые, смелые, как черти, боевые лётчики, а на самом деле — просто мальчишки.
Когда уже после парада я, увозя отца домой, спросила, как же он выдержал такую чудовищную нагрузку, он сказал:
— Так мы же поддерживали друг друга.
— Как? — спросила я.
— Мы договорились идти очень тесно, чтобы, если кто не дотянет, поддерживать. Плечом…

ПРИШЕЛ ОТЕЦ С ФРОНТА
Одна из моих любимых фотографий: отец в первый день после возвращения с фронта дома, на балконе нашей квартиры на Чистых прудах, уже немножко «принявший на грудь».
Его сфотографировал мой дед.
На этом же балконе в разгар войны стояла моя бабушка и смотрела вслед моему отцу, рядом с которым шёл дед.
Отец тогда после лётного училища на сутки был отпущен домой попрощаться и уходил на фронт, а дед его провожал. Они ничего не сказали бабушке, чтобы не терзать её. Она, сестра милосердия, выхаживающая раненых, не знала, что и второй её сын тоже уже уходит на войну.
Наверное, дед, военный инженер Генштаба СССР, мог запросто устроить своим детям бронь. Но ни ему, ни бабушке это даже в голову не пришло.
Отец был боевым лётчиком, последний вылет — утро 9 мая 1945 года. Отцу тогда был двадцать один год.
Его старший брат попал в «котёл» под Харьковом и пять лет провёл в концлагерях. Совершил несколько побегов и пережил собственную казнь. Освободили его американцы. И он вернулся домой, на Чистые пруды. А что было потом — отдельная история. Очень тяжёлая.

Да, новостей особенных пока нет.
До окончания зимы наши литературные встречи полностью переместились в режим онлайн, и теперь ZOOM – наше все. Потом будем встречаться на открытом воздухе.
А сейчас "за окошком свету мало, белый снег валит, валит..."
Так и хочется сказать: «А мне мама, а мне мама целоваться не велит».
Но поскольку я, в соответствии с возрастом, уже и с горочки накаталась, и саночки свои многократно в горочку отвезла, в этом смысле ничего особенного мне не грозит.
И это хорошо.
Всякому овощу свое время.
Хотя...
Есть друг, поэт и чудный человек, моя любовь с первого взгляда Саша Долинов.
Саша периодически пишет мне шутливые стихи.
Вот вчера у себя в ленте ФБ нашла:

"Таня, твой душевный трепет,
Красота и обаянье,
Сексапильная походка
И природный гибкий ум,
Не зацепят лишь слепого, что идёт на покаянье.
Я ж готов бежать вприпрыжку, хоть на плаху, хоть на ZOOM!"
****

Приятно, понимаешь, такое о себе читать...
Но больше - никаких саночек. Ни-ни!

На фото: Саша Долинов читает стихи.
Не исключено, что посвященные мне.