блог

Я написала этот текст в 2012 г. и даже опубликовала его, как мне помнится, где-то здесь, на моем сайте. (Тому минуло уже одиннадцать лет.)
Сейчас все приближается к своему закономерному финалу.
Что будет дальше и что делать с "народом-мессией" и территорией его обитания,
наверное, не знает никто.

Я ЭТО ВИДЕЛА ВО СНЕ
Когда-то мне приснился сон.
Мне снился город, который уже умер. Там не было никого живого, ни людей, ни других существ.
Здания чернели пустыми окнами, все было затянуто паутиной.
Вода, из которой торчали коряги, была покрыта мутной пленкой. Ни солнца, ни луны. И было очень тихо.
Я не знала, что за город мне приснился, но понимала, какая это страна.
Ошибиться было невозможно.
В течение многих лет я старалась не вспоминать этот сон, но знала, что освободиться от него не могу.
А потом однажды увидела одну картину и все поняла.
Давно это было. В Москве.
Наш друг приехал ненадолго из Нью-Йорка и предложил зайти вместе с ним в мастерскую одного известного художника.
В Москве, рядом с Черемушкинским рынком, есть заброшенная территория,
огороженная так любимым в нашем отечестве забором из серых бетонных плит.
За ним стоят какие-то технические постройки и грязно-зеленое пятиэтажное здание бывшей школы.
Там длинные дощатые коридоры, в конце которых находятся туалеты.
Двери туда почему-то отсутствуют и при необходимости их легко можно отыскать по запаху.
То, что когда-то было классными комнатами, позже стало мастерскими художников.
У каждого по комнате, где они пишут и, чаще всего, живут,
потому что ездить домой и обратно не имеет смысла: работа съедает все время.
Здесь же они и выпивают.
Тюбики с краской, затирки, фанерки, которые притворяются палитрами,
очень много грязной посуды, чумазый чайник, рваные коробки с кусковым сахаром,
заваленные какой-то дрянью подоконники, много-много разного мусора,
узкое лежбище с больничным полосатым матрасом и какой-то коричневой дерюгой вместо одеяла...
Мы стояли посредине комнаты на единственно свободном пятачке рядом со здоровенным мольбертом
и пили за знакомство из пластиковых стаканов, ими же и чокались.
Стаканы, не желая держать удар, прогибались, и водка обильно выплескивалась нам на руки.
Вдоль стен стояли картины.
Все они были огромного размера, и все они были страшными, просто одна страшней другой.
Среди них я увидела и ту, из моего сна.

Его все время упрекают в том, что он не любит – далее по списку:
свою родину,
СССР,
Россию,
русский народ,
деревню,
город,
солдат,
женщин,
мужчин,
детей
и стариков.
Я не знаю, любит он это все или нет. Скорее всего, не очень.
Его картины об уродах, которых мы с ходу узнаем по собственному жизненному опыту.
Это очень убедительный приговор тому, что же такое на «одной шестой» строили, строили – и построили.
Как живется ему в окружении этих чудовищ – и тех, кто уже выписан на холсте, и тех, кто пока живут в его воображении?
Хотя слово «воображение» здесь неверно.
Можно выйти на улицу и дойти – ну хоть до Черемушкинского рынка. И сюжет уже готов.
У него иконописное лицо с тонким профилем и грустными глазами,
широкие плечи и мощные руки, которыми он легко тягает деревянные подрамники.
Он красив, и почему-то мне кажется, очень несчастлив.
Хотя, возможно, я придумываю.
– Вы написали мой сон, эту картину я уже видела много лет назад.
Я даже придумала ей название: «Энтропия».
Он улыбается в ответ и просит не называть его по имени-отчеству.
– А как тогда?
– Просто Вася, Вася Шульженко.
Справочно:
БОльшая часть его картин находится в частных коллекциях и в коллекциях различных музеев.
Стоит ли говорить, что и коллекции, и музеи находятся далеко?
Далеко от России.
Я часто думаю о том, что его персонажи давно уже стали визитной карточкой страны, в которой мы все родились.
И опять вспоминаю свой страшный сон.
ТШ

Выстраданное
Самой глубокой пропастью между людьми является не возрастная, не национальная и не социо-культурная, а интеллектуальная.
Это то, что никогда не срастется, не "образуется" и не преодолеется.
Это безнадежно.
Нижеприведенная цитата, на мой взгляд, не является единственно верной.
ТШ

Вот прошло уже пять дней, а я еще ничего не рассказала.
В наш заштатный городишко под названием NYС приезжала группа "Машина времени".
Я купила билет за три месяца до этого. И правильно сделала. Потому что потом интернет был полон воплей по поводу лишнего билетика. Хотя бы один, ну, пожалуйста, жмоты, совести у вас нет. Нужен лишний билет!
Я долго готовилась.
Потому что понимала, что это будет непросто. Что это будет больно.
Я взяла с собой темные очки. Чтобы никто не видел, что за ними.
Я же знаю себя.
И вот они вышли на сцену: Макар, Кутиков и Ефремов (ударник). Они почти не изменились, только стали очень старые.
Особенно Макар.
И было понятно, что за отчетный период постарели не только они, но и мы.
54 года жизни Машины - это много. Это три поколения, которые выросли
на ""Я пью за тех, за тех, кто в море", "Пока горит свеча", “Поворот", ну и все остальное, вы сами это все помните.
Первая половина концерта - свежак, то, что написано недавно на злобу дня.
И написано хорошо.
Потом, когда публика уже дошла до нужной кондиции, началось главное.
Когда зазвучало вступление к "Синей птице", зал вздохнул. Потом охнул, потом взревел.
В общем, им, Машинистам, можно было, вообще, не петь.
За них это делали зрители - мы, те, кто сорок лет назад каждую их песню проживал как кусочек собственной жизни.
Эти песни оставались в душе зарубками, с ними были связаны глубоко личные переживания.
Это было больше, чем песни о любви.
Это были песни о нас, о нашей жизни.
Кто еще тогда? Наверное, "Воскресенье". Я слушаю до сих и тех, и других.
Зачем я рву себе сердце?
На этот вопрос ответа нет.
Впрочем, как и на другие главные вопросы нашей жизни.
В общем, так.
Зал пел, рыдал, люди танцевали, обнимались, светили фонариками своих смартфонов.
Они забыли о том, где они и что они: ведь недаром это "Машина времени".
Вот она и перенесла нас туда, в то время, где "Все отболит, и мудрый говорит, каждый костер когда-то догорит"...
Это было по-настоящему здорово.
И да, хорошо, что я взяла с с собой темные очки.

Когда я смотрю заключительные кадры фильма "Свой среди чужих..." я почти плачу.
Потому что боюсь, что они не оглянутся и что он не докричится до них. А потом - потому что они оглянулись.
И все они, такие молодые, красивые, такие настоящие, счастливы. Потому что они вместе.
Потому что этому счастью мало что может быть равным.
И еще: Лемке. Моя боль опять и опять.
Вы помните его лицо, когда он видит, как они обнимаются, как они орут, как они не могут поверить тому, что вместе.
Лемке плачет. Плачет, как настоящий офицер, отворачивая лицо.
Я знаю, как это бывает. У меня дед был такой. Поручик царской армии, дважды Георгиевский кавалер.
Но когда я смотрю, как по лицу Лемке течет слеза, я вспоминаю еще и своего брата. Почему - не скажу.
И так сказала уже слишком много.
Наверное, так и должно быть. Это, вроде бы, не о нас, а на самом деле - о том, что у нас скрыто глубоко внутри.
Фильм этот дьявольски талантливо и, конечно же, столь же цинично поставил самый ненавидимый мной режиссер.
Сами знаете кто.
Но и это еще не все. Потому что есть самый мной любимый "до прожилок, до детских припухлых желез" фильм "Пять вечеров".
Который я смотрю снова и снова, о котором я уже писала и, наверное, буду снова писать.
И как пережить то, что и этот фильм тоже поставил этот же сукин сын – в те времена, когда еще он был талантлив.
Он предал все то, что я так любила.
Но все равно:
люди, которых я впустила в свою жизнь, которые стали для меня родными, люди, я люблю вас!
Вы, кто навсегда остался на тех старых пленках, вы сильнее, чем тот, кто посмел вызвать вас к жизни.
ТШ